Три пятнадцать - Страница 25


К оглавлению

25

До такого я, к счастью, еще не докатилась, только об этом ли спрашивает Мози?

— Я твоя бабушка, балда, так что называй меня как хочешь. Давай я отнесу ужин маме, пока совсем не остыл.

Пылающий взгляд Мози проводил меня до двери. Едва распашная дверь перестала болтаться, у меня мурашки пошли по коже. Господи, ну какая я бабуля?! Лоренс, здесь был Лоренс!

К Лизе я чуть ли не бежала, ну, насколько это получилось с тарелкой горячего супа на подносе. Раз Лоренс приезжал, значит, он все помнит. Может, как я, слишком отчетливо; может содрогаясь от чувства вины, но помнит. Грудь заболела от чего-то, поразительно напоминающего счастье, но я подавила глупое чувство в зародыше и ногой толкнула дверь в Лизину комнату. О Лоренсе подумаю потом. Если я твердо решила сохранить Лизин секрет, нужно кое-что выяснить. И без Лизы мне тут не справиться. Разумеется, при условии, что во дворе я видела настоящую Лизу. При условии, что Лиза по-прежнему есть, пусть и где-то в глубинах тела.

Я вошла в тихую комнату. Лиза лежала так, как я ее положила, — на здоровом боку, лицом к стене, поджав под себя инсультную руку. Последние лучи догорающего солнца просачивались сквозь тюль и ласкали ее волосы. Я поставила поднос на комод из ивовой лозы, который Лиза разрисовала цветами, через изножье заползла в узкую брешь между больничной койкой и стеной и прислонилась к холодной зеленой штукатурке.

Солнце почти село, свет я не зажгла, но увидела, что Лиза не спит. Ее черные глаза сияли в полумраке комнаты, переливаясь тысячей оттенков, как нефтяное пятно. Взгляд был жесткий, пронзительный, но мое сердце радостно встрепенулось. Это Лиза. Она здесь, со мной.

— Мне нужна помощь, понимаешь, Кроха? Ты играешь на грани фола, впрочем, как всегда, но сейчас ради Мози постарайся мне кое-что объяснить.

Лиза так и буравила меня взглядом. Вопреки моим ожиданиям, она издала свой «да»-звук. Получилось тихо, но не слабо, как убежденное «да» шепотом.

— Кроха, пожалуйста, расскажи мне, как все случилось. Я спрашиваю только для того, чтобы тебя защитить. Лиза, ты что-то сделала? Если да, считай, я тебя уже простила. Ты ж была совсем молодой. Я должна узнать правду про Девочку Слоукэм, твою бедную дочь. Ты сделала ей что-нибудь? Хоть что-нибудь плохое?

Лизин здоровый глаз вспыхнул, а меня что-то кольнуло или обожгло. Боль была резкой и сильной, словно под простынями сидела пчела и вдруг ужалила меня в грудь. Вздрогнув, я прихлопнула обидчицу, только это была не пчела, а Лизина рука. Значит, она незаметно дотянулась до меня и ущипнула, излив всю свою злость.

У меня слезы на глаза навернулись.

— Ну конечно, нет! Я знала, знала, что ты на такое не способна!

Лиза спокойно встретила мой взгляд, ожидая единственный вопрос, который я могла задать дальше. Я должна была выяснить, а смерть в колыбели казалась единственным разумным объяснением.

— В ту ночь… Значит, девочка уже умерла, когда ты проснулась?

Лиза снова издала «да»-звук. Тихий и несчастный, он эхом разнесся по полутемной комнате.

Я кивнула, отчаянно желая на этом остановиться. Хотелось прилечь рядом с ней и беззвучно оплакать бедную малышку. Хотелось обнять Лизу. Сколько лет она несла тот серебряный сундучок, маленький, но такой тяжелый! В одиночку несла… Только я не могла остановиться. Сейчас на карте стояло еще нечто важное, и я должна была задать все нелегкие вопросы. Казалось, грудь сводит судорога. Лизиному сердцу я верила, а вот ее здравому смыслу — нет: дочь не давала мне ни малейшего повода.

— Мози было плохо там, откуда ты ее забрала?

Лиза не спрятала глаза и даже не моргнула. Она прошипела долгое серьезное «да».

— Очень плохо?

Это «да» получилось спокойнее.

— Может, стоит разыскать ее родных и сказать, что с Мози все хорошо?

C Лизиных губ слетел резкий, неузнаваемый звук, она буквально вытолкнула его из себя и протянула здоровую руку, чтобы меня ущипнуть. На сей раз я все видела, накрыла ее руку ладонью и крепко сжала. Я знала свою дочь. Она дикая, неуправляемая, но жестокости я в ней не чувствовала. А как Лиза похоронила свою умершую девочку — завернула в теплое одеяло вместе с плюшевой уткой и положила в любимый серебряный сундучок. Раз она украла Мози, значит, ее следовало украсть, — это мне сейчас объясняла дочь.

— Не пойми меня неправильно, — шепнула я. — Возвращать ее я не намерена. Мози наша, тут даже вопросов нет.

После паузы Лиза издала еще один звук, тихий и вибрирующий, как блеянье ягненка. Я озадаченно покачала головой, и Лиза повторила непонятную абракадабру из Н и Б с гласными.

Я лишь качала головой, раздосадованная не меньше, чем Лиза. Все мысли были о потерянной внучке и наполовину потерянной дочери, слабой и сломленной, а потому неспособной рассказать полиции, что той ночью ее малышка перестала дышать. Лиза не могла ни объясниться, ни защитить себя. Если копы вообразят невообразимое — решат, что Лиза убила своего ребенка, об истечении срока давности не будет и речи. Но если тут она невиновна, то вот похищение Мози — уголовка, по полной программе. До сегодняшнего дня это было только Лизино преступление, а теперь и мое. Соучастница после совершения преступления, укрывательница — так бы меня назвали в «Законе и порядке». Мози по-прежнему с нами, то есть мы сознательно укрывали ее почти тринадцать лет. Я понимала: куда ни кинь — всюду клин, но где тогда не клин в таком случае, понятия не имела. Закон не оставляет похищенного ребенка похитителям, сколько бы лет ни прошло и как бы ребенок ни обожал своих похитителей.

25